меньше нервов - больше кофе:) ©
Почему-то сегодня под настроение мне вспомнился Саша Черній, впрочем, это вообще часто случается
так что я пошла и стряхнула пыль со своей публицистики трехлетней давности и сейчас ее просто сюда перевешу
Саша Черный: Он смеялся, когда было совсем не смешно, а когда было смешно – совсем не смеялся…
В начале сумбурного ХХ-го века сотрудники молодого журнала «Сатирикон» были практически неразлучны. Как вспоминает Корней Чуковский, они всюду ходили шумной толпой и, завидев одного, можно было с уверенностью сказать, что сейчас увидишь всех остальных. Впереди выступал круглолицый Аркадий Аверченко – бриллиантовая брошь в галстуке, уверенная поступь и неизменная улыбка на устах. Светский лев в своей лучшей форме. Рядом шагал живописно лохматый богемный Радаков – художник молодого журнала. Тут же поспевала длинная фигура поэта Потемкина, а над всеми возвышался знаменитый щеголь и франт, карикатурист Ре-Ми или попросту Ремизов. Вместе с ними, но и в тоже время абсолютно отдельно шагал еще один «сатириконец» – худощавый, узкоплечий, невысокого роста, впалая грудь, тонкая шея, лицо без улыбки казалось, он очутился среди этих людей не по своей воле и рад бы убежать от них на край света. Он не участвовал в шумных разговорах, а когда шутили – не смеялся. На нем всегда был один и тот же кургузный пиджак и обвислые мятые брюки. Но именно его появления на страницах «Сатирикона» ждали все – каждая курсистка, каждый инженер, адвокат, учитель, врач. Все они знали его стихи наизусть и всегда думали, что знают наизусть его.
Он смеялся, когда было совсем не смешно. Смеялся над тем, чего следовало остерегаться и бояться. Смеялся над собой и над другими. Смеялся над эпохой, над судьбой, над жизнью. А когда было смешно – совсем не смеялся. Ему это было неинтересно. «Каждый смеется, как может, особенно, когда ему хочется плакать», - сказал в одном из своих произведений Аркадий Бухов. И эти слова можно полностью отнести к нему – поэту своей эпохи и, в тоже время, поэту вне эпох, поэту, которого презирают и уважают, поэту, который всегда стоял в стороне от всех сатириков и, в тоже время, был близок к ним, поэту, который раздражал и радовал современников, поражает теперешнее поколение и еще долго будет жить в разных читателях. Все в его жизни казалось каким-то чужим, ненастоящим. С читателем он общался сквозь маску, никогда не мог найти что-то истинно свое, но всегда искал. Он не нашел себя на родине и уехал в чужую страну. Он жил среди чужих людей, жил чужой жизнью и умер, после того, как помог тушить чужой пожар в чужом доме чужой страны. Он был чужим среди своих и чужим среди чужих. Даже имя у него было чужое. Но его смех вечен. Тот смех, который он, Саша Черный, создал сквозь настоящие слезы.
читать дальше
Белый Саша, черный Саша
Владимир Маяковский когда-то заметил, что биография поэта – это его стихи. Пожалуй, полнее, чем Саша Черный, никто эти слова так и не подтвердил. Его стихи – зеркало тяжелой и насыщенной жизни, о которой сказано так мало другими и так много им самим.
Великий русский поэт Саша Черный появился на свет в 1880 году в обыкновенный еврейской семье в украинском городе Одесса. Правда, звали его тогда Александр Гликберг, да и в семье провизора никто даже не предполагал, что один из пяти детей будет одним из величайших поэтов ХХ-го века. Кстати, его фамилия означает «счастливая гора», но узнал он об этом намного позже. Отец Саши отличался крутым нравом, а мать – истеричностью и страстной нелюбовью к детям. Они ее большей частью раздражали, а отец выяснять подробности даже не пытался. Зачем? Проще просто наказать того, на кого укажет жена на этот раз.
В семье двоих сыновей звали Сашами. Блондина называли «белым», а брюнета, соответственно, «черным». Такова настоящая история псевдонима, вокруг которого в десятые годы ХХ-го века ходили легенды.
Поступить в гимназию Саша не мог из-за процентной нормы для евреев. Отец уже собирался было отдать его в обучение какому-либо ремеслу, но передумал и разом решил крестить всех детей, тем самым уравняв их в гражданских правах с прочими российскими подданными христианского вероисповедания. После чего Саша Гликберг 9 лет от роду поступил, наконец, в гимназию.
Мечта свершилась, однако, когда она была мечтой, то, как и полагается мечте, казалась Саше куда более привлекательной. На деле ничего не изменилось – относились к нему презрительно да и учиться было неинтересно, а потому, последовав опыту старшего брата, в 15-летнем возрасте, так и не окончив многострадальную гимназию, он решил бежать из дому. Сначала паренька приютила тетка, сестра отца, которая перевезла его в Петербург, где он в качестве пансионера продолжил учиться в местной гимназии. Правда, и тут продержался недолго – выгнали, как он сам позже писал, «за двойку по алгебре». Он оказался практически на улице, но тут вмешалось чудо. Как оказалось, тогда чудо появилось в жизни Саши Черного в первый и последний раз.
«Внизу в прихожей бывший гимназист…»
Узнав по чистой случайности о судьбе несчастного юноши, брошенного семьей, начинающий журналист Александр Яблоновский поведал о его горестной участи на страницах «Сына отечества» - одной из крупнейших газет того времени. Статья попала на глаза житомирскому чиновнику Роше, и тот решил взять паренька к себе в дом. Так Саша Гликберг в конце 1898 года очутился в Житомире - городе, ставшем для него второй родиной.
Константин Константинович Роше принадлежал к обрусевшему французскому роду. Дед его, профессор Военно-инженерной Академии, известен как изобретатель цемента, на котором, между прочим, построены форты Кронштадта. Отец - преподаватель Военно-инженерного училища. А сам Роше пошел по чиновной линии и в Житомире он занимал достаточно высокий пост председателя Крестьянского Присутствия. Этого сановника отличало живейшее участие во всевозможных филантропических мероприятиях. Одной из таких акций было участие, которое он принял в судьбе многострадального юноши.
Именно от него получил Саша Черный первые уроки стихосложения. Но намного важнее были воспринятые им от этого провинциального Дон Кихота понятия о долге и чести, которые в прагматичном XX веке выглядели старомодными.
Правда, вот гимназию закончить Саше Гликбергу так и не удалось – пришла пора воинской службы. Отслужив два года в качестве вольноопределяющегося, Саша оказался в местечке Новосельевцы на границе с Австро-Венгрией, где недолго проработал в таможне, а затем вернулся в Житомир. Тут как раз новоиспеченная газета «Вольный вестник» подоспела, где платили не деньгами, а контрамарками в местный театр, – с 1904 года Саша ненадолго стал ее штатным фельетонистом, пока в Петербург не потянуло.
Сначала в Петербурге Сашу приютили родственники Роше, а затем он устроился на работу в Службу сборов Варшавской железной дороги, о которой впоследствии с огромным отвращением писал в своей книге «Сатиры»:
Внизу в прихожей бывший гиназист
Стоит перед швейцаром без фуражки.
Швейцар откормлен, груб и неречист:
«Ведь грамотный, поди, не трубочист!
“Нет мест”, - вот на стене висит бумажка».
Этот отрывок можно с полным правом назвать автобиографическим – бывший гимназист и окружавшие его «откормленные» люди нашли свое место в сатире Саши Черного и навсегда остались в памяти Саши Гликберга.
«Кто любит прачку, кто любит маркизу – у каждого свой дурман…»
Начальницей Александра была Мария Ивановна Васильева. Именно она, на вид несуразная и слегка угрюмая, стала для Саши Черного спутницей на всю жизнь. Мария была старше на несколько лет и, как свидетельствуют современники, слыла на редкость аккуратной, практичной и энергичной особой. Именно такая спутница, по-видимому, и требовалась неприспособленному к житейским борениям поэту. Она стала для него заботливой матерью: ведала семейным бюджетом, выручала его из критических ситуаций, ездила по редакциям, избавляя от общения с «литературными крокодилами», как Саша Черный называл издателей.
Свадебное путешествие в 1905 году молодожены провели в Италии, а по возвращении Александр Гликберг оставил службу, чтобы навсегда стать Сашей Черным.
Первое же опубликованное под этим, никому не ведомым литературным именем в журнале «Зритель» стихотворение «Чепуха» было подобно разорвавшейся бомбе и разошлось в списках по всей России. Саша Черный сразу стал желанным гостем в сатирических журналах. После отмены предварительной цензуры объявилась их уйма, как грибов после дождя. Язвительные и гневные инвективы Саши Черного в адрес тех, кто олицетворял слегка пошатнувшийся, но еще прочный государственный режим, появляются одна за другой. Корней Чуковский часто вспоминал о первом литературном успехе Саши Чарного: «Я живо помню ту шумную радость, с который была встречена читателями «Чепуха» Саши Черного, напечатанная в ноябрьском номере «Зрителя». Читатели сразу затвердили ее наизусть. Особенно обрадовал их веселый куплет:
Разорвался апельсин
У Дворцова моста…
Где высокий господин
Маленького роста?
Было ясно, что «апельсин» - это бомба, а у «Дворцова моста» – в Зимнем Дворце. А «маленький высокий господин» – царь Николай II. Таких стихов Саша Черный писал много, и вскоре читатели выделили его из десятков и сотен поэтов, порожденных той бурной эпохой».
«Чепуха» вошла в первый поэтический сборник Саши Черного «Разные мотивы», который появился в печати в 1906 году – весь тираж был сразу же арестован. Избежать репрессий поэту удалось только потому, что он чудом оказался за границей. Александр Михайлович поселился в Германии, где в течение двух лет слушал лекции в Гейдельбергском университете. До сих пор неизвестно, видел ли Саша Черный свою первую книгу – такую разную и такую свежую. Она действительно неоднородна, мотивы различны и, пожалуй, лучшим стихотворением стала та самая «Чепуха», но уже в ней виден тот Саша Черный, талант которого из простого камешка среди сатириков начала века в 1908 году, по возвращению в Россию, превратился в один из самых ярких бриллиантов в короне «Сатирикона». Именно здесь расцвел его талант сатирика, смеющегося над всем, что не вызывает смех, сатирика который в один момент приобрел громадную аудиторию, где каждый, кто хоть однажды выучил хоть строчку из его стихотворения, навсегда остался поклонником автора, который эту строчку создал.
«Теперь всякий олух зовет меня Сашей!»
«Сатирикон» появился после закрытия молодежного литературного журнала «Стрекоза». Вокруг него объединились лучшие «смехачи» того времени, старшие из которых еще не перешагнули порога тридцатилетия, а младшим едва минуло восемнадцать. Но все они уже были с избытком наделены уникальным даром смешить и подмечать смешное.
Годы работы в «Сатириконе» - лучшая пора Саши Черного-поэта. Это был настоящий успех, это были колкие рифмы и великолепные сатиры. И в это время, как это ни парадоксально, он меньше всего походил на баловня судьбы. Как вспоминают коллеги поэта, он всегда старался держаться подальше от шумного общества, жил вместе с седоватой женой в полутемной квартире, где кроме книг не было ни одной такой вещи, которая бы несла в себе хоть частицу его души, с писателями практически не общался. Исключения составляли лишь его друзья Леонид Андреев и Куприн. На людях чаще всего молчал, и что-то в этом молчании было желчно-насмешливое, колючее. Держался гордо и прямо, фамильярностей по отношению к себе не терпел. Даже его новое имя, которое в ту пору было у всех на устах, его раздражало. «Здравствуйте, Саша!», - как-то сказал ему на Невском один журналист, а Саша потом в ярости писал Корнею Чуковскому: «Черт дернул меня придумать себе такой псевдоним! Теперь всякий олух зовет меня Сашей!».
Стихи Саши Черного периода 1908-1912 годов – самые лучшие среди всего его творчества, это годы расцвета великого сатирического таланта, которому суждена была трагическая судьба. В 1910 году вышел первый том его «Сатир», который в течение следующего десятилетия переиздавался 3 раза – в 1911, 1913 и 1917 годах. В 1913 году появился второй том (под заглавием «Сатиры и лирика»). Газетно-журнальная критика встретила обе книги единодушной хвалой. Он проклинал эпоху, издевался над нею, а затем нашел и другой выход для своих «сатир» – надел на себя маску простого и ненавистного ему самому обывателя, эдакого жалкого интеллигента, то ли студента, то ли начинающего писателя, то ли еще кого-то другого, но совершенно иного, отличного от самого Саши Черного, и чуть ли не каждое стихотворение он писал от лица этой маски:
В кармане послав ему фигу,
Бросаю немецкую книгу
И слушаю, вял и суров.
Если читать его стихотворения этого периода одно за другим, то складывается такое впечатление, будто читаешь дневник разочаровавшегося в жизни интеллигента, который день за днем, с мельчайшими частицами своего быта, описывает свою жизнь, горько шутя над своей судьбой:
Были яркие речи и смелые жесты
И неполный желаний шальной хоровод.
Я жених непришедшей прекрасной невесты,
Я больной, утомленный урод.
Эти стихотворения полностью отразили боль и переживания его современников, он стал одним из них, сыном эпохи, оставаясь в тоже время чужим ей как человек. Но как поэт он писал так, как писали бы люди того времени, если бы они изливали свою жизнь в стихах. И этот голос поэта был настолько своеобразен, так не похож на все другие тысячи и тысячи голосов, что его сразу можно узнать, прочитав любую строчку любого произведения Саши Черного. Он чеканил образы с мастерством непревзойденного художника, иногда настолько метко подмечая характерную деталь, что, кажется, не увидеть ее просто было невозможно, но в то же время никто до него не увидел.
Смешение жанров, сближение высокого и низкого, расшатывание стихотворных размеров, гибко и непринужденно следующих за ходом мысли, - вот далеко не полный перечень нововведений Саши Черного, взрывавших сложившуюся поэтику, что требовало немалой дерзости и стойкости духа.
«Я волнуюсь, как родильница перед первыми родами…»
Компоновка «Сатир» сопровождалась творческими муками особого рода: «Душа моя страдает, время идет, и я волнуюсь, как родильница перед первыми родами, - жаловался Саша Черный в письме Чуковскому. - Книжка висит над головой и положительно мешает работать». В конечном счете он пришел к идее сплошной циклизации, то есть соединению стихов в связки-разделы, спаянные и перекликающиеся между собой в пространстве книги. Найденный принцип станет общим для всех последующих книг поэта.
Обложка работы Ре-Ми оформлена в виде обоев грязно-зеленого цвета с трафаретным рисунком. Художник удивительно точно почувствовал сквозной мотив «Сатир»: образ комнаты – «коробки тесной», где, «словно ерш на сковородке, обалделый человек». Надоевшие, опостылевшие стены вырастают в символ жизненного тупика: «Дома стены, только стены, дома душно и темно!», «Дома четыре стены - можешь в любую смотреть...».
Вторая книга того же цикла – «Сатиры и лирика» - будто переняла эстафету у первой. Сатира и лирика... С этим парадоксальным слиянием двух начал, с двусоставностью творчества Саши Черного приходится сталкиваться на каждом шагу. Ведь Саша Черный принадлежит к тому редкому типу художника, чей смех замешан на слезах. Как-то Арсений Тарковский назвал его великим юмористом и сатириком. Почетный титул, однако, скорее говорит о том, что Саша Черный все же принадлежал к той уникальной ветви словесности, которая именуется трагикомедией, с ее неизменными символами - театральными масками скорби и смеха.
Маяковский позже в 1915 году читал все стихи из этого сборника на память на всех литературных вечерах, а когда у него однажды спросили, кого из поэтов он любит больше – Полонского, Майкова или Фета, Маяковский, декламируя попеременно «Обстановочку», «Мясо», «Колыбельную», «Всероссийское горе» или «Любовь не картошка», рассмеялся и ответил: «Сашу Черного». А нарисовав портрет Корнея Чуковского, Маяковский поставил под ним подпись из одного стихотворения Саши: «Спи, мой мальчик, спи, мой чиж…». С самим же Чуковским отношения у Саши Черного складывались довольно непросто.
На первых порах между ними, как вспоминал потом Чуковский, намечалась какая-то душевная близость, но когда в 1910 году Чуковский опубликовал небольшую статью о Саше Черном, где назвал его стихи протестом против окружающей действительности, Саша страшно разозлился и высмеял Корнея Ивановича в довольно злой эпиграмме «Корней Белинский», которая появилась в журнале «Сатирикон». Чуковский и Гликберг не разговаривали несколько лет, а помирили их те, кто и связал навечно – дети.
Эти маленькие жемчужинки «Живой азбуки»
Угрюмый и замкнутый Саша Черный в обществе детей мгновенно менялся - он распрямлялся, черные глаза маслянисто блестели, а дети знали о нем лишь то, что он Саша, звали его по имени, он катал их на лодке по Неве, играл с ними, и никто бы никогда не поверил, увидев его в этот момент, что этот самый человек еще несколько дней назад с такой горечью писал:
…так и тянет из окошка
Брякнуть вниз на мостовую одичалой головой.
Почти одновременно Саша Черный стал детским писателем, а Корней Чуковский – редактором альманахов и сборников для детей. Тогда крутой нравом Саша несколько раз пытался порвать с «Сатириконом», да и в других изданиях прижиться не мог. В 1913 году он окончательно ушел из «Сатирикона» и перешел в «Солнце России», но вскоре покинул и этот журнал и перешел в «Современник», откуда тоже ушел из-за несогласия с редакцией. Потом поэт перекочевал в «Современный мир»,который тоже очень скоро покинул. Также он поступил с «Русской молвой» и многими другими. И совсем не потому, что у него был плохой, неуживчивый характер, а потому, что его литературные принципы были для него превыше всего. Стихи этого периода, по словам литературных критиков, намного ниже его истинного таланта. Он обращается к теме политики, но подняться к тому уровню сатиры, который был присущ ему в 1908-1912 годах, уже не может. И именно тогда Саша Черный обращается к, казалось бы, неожиданному для себя жанру – строгий сатирик, желчно высмеивающий эпоху, начинает писать великолепные стихи для детей. Его первые стихотворные опыты в новом ключе относятся еще к 1912 году. Чуковский писал тогда так: «Уже по первым его попыткам я не мог не увидеть, что из него должен выработаться незаурядный поэт для детворы. Сам стиль его творчества, насыщенный юмором, богатый четкими, конкретными образами, тяготеющий к сюжетной новелле, обеспечивал ему успех у детей. Этому успеху немало способствовал его редкостный талант заражаться ребячьими чувствами, начисто отрешаясь от психики взрослых». С Чуковским невозможно не согласиться, стихи Саши Черного для детей – это маленькие жемчужинки его творчества. И «Цирк», и «Трубочист», и «Колыбельная», которую впоследствии так часто цитировал Маяковский – все это действительно незаурядные попытки написать что-то новое, произведения литературного искусства:
Рано утром на рассвете
Он встает и кофе пьет,
Чистит пятна на жилете,
Курит трубку и поет.
Корней Иванович привлек Александра Михайловича к составлению альманаха для детей «Жар-птица», тогда же он сильно сократил некоторые стихотворения Саши Черного и очень переживал, как воспримет это автор, однако, Гликберг написал: «Я не только «не сержусь», но очень рад, что есть живой человек, который вместо отметок «хорошо-плохо» интересуется работой и по существу, и в деталях!».
Незадолго до войны 1914 года Саша Черный написал «Живую азбуку», которая предназначалась для детей и практически полностью состояла из двустиший.
В эти же годы Саша Черный пробует себя в прозе, пишет рассказы для детей и взрослых, но, по мнению критиков, эти его произведения намного слабее знаменитых повествований в стихах, таких как «Любовь не картошка», «Городская сказка», «Крейцерова соната».
В это время Саша Черный испытывает страшное недовольство собой, и как только начинается война 1914 года он, маленький и тщедушный, к великому удивлению всех своих друзей и знакомых, уходит добровольцем на фронт. Общение с солдатами, участие в военных действиях дает ему новые темы для развития его поэтического таланта. Он пишет стихотворения о войне – «Сборный пункт», «В операционной», «Чужая квартира», «Сестра» и многие другие.
Всюду посторонний тайный соглядатай жизни
После войны он еще очень недолго прожил в России – в 1920 году Саша Черный навсегда эмигрировал. Сначала он поселился в небольшой деревеньке под Вильно в Литве, затем недолго прожил в Риме и в Берлине, а в 1924 году переселился в Париж. Он активно участвует в эмигрантских изданиях, пишет сатиры и стихотворения для детей. В 1923 году даже выходит новый том его стихотворений под красноречивым названием «Жажда». Каждая строчка сквозит тоской, как будто на мгновение оказываешься рядом с человеком, который понял, что, казавшееся ему чужим, было настоящим, а сейчас для него действительно светит чужое солнце и вокруг него играют чужие дети, а сам он чужой среди всех этих чужих, всюду посторонний или, как он сам себя называл, «тайный соглядатай жизни». Чего стоят несколько стихотворений, написанных Сашей Черным в Булонском лесу:
Мальчишка влез на липку,
Качается, свистя,
Спасибо за улыбку,
Французское дитя!
Стихотворения этого периода приобретают какой-то описательный характер. Поэт пишет о том, что окружает его, обращается к простым образам простых людей, но далеких ему. В них сквозит обида на европейскую действительность того времени, на людей с покалеченной судьбой, одним из которых стал он сам:
Или в огромной жизни
Занятия другого не нашлось?
Или рулетка злая
Подсовывает нам то тот, то этот жребий,
О вкусах наших вовсе не справляясь.
Здесь звучит совершенно новый голос чужого Саши Черного – нет той искрометности, погони за эффектностью. Перед нами незнакомый, скоромный и сдержанный, поэт, мастер своего слова, но не более. Редко-редко среди стихотворений той поры мелькают действительно запоминающиеся сатирические произведения, хотя именно в эту пору Саша Черный написал свое единственное любовное стихотворение «Мой роман» - повествование о его свидании с молодой парижанкой, которая тайком приходит в его холостяцкую комнатушку. Трудно поверить, но это единственное любовное стихотворение, воистину образец потрясающей интимной лирики, Саша Черный посвятил трехлетнему ребенку!
Что Лизе – три с половиной года…
Зачем нам правду скрывать.
«И сырость капает слезами с потолка…»
Для поэтики Саши Черного характерна насыщенность образами, причем конкретными образами конкретных персонажей эпохи. Его лексика почти материальна, вещественна. Риторически отвлеченные фразы его нисколько не соблазняли, а абстрактная фразеология встречается крайне редко. Вместо того, чтобы клеймить и высмеивать какое-либо абстрактное «зло», он показывает, передает его в реальных образах, живых воплощениях. В сущности, перед нами поэт-беллетрист, мастер стихотворной новеллы – маленького, но меткого рассказа в стихах. Все лучшие его произведения имеют сюжет, фабулу. Например, о том, как конторщик Банков женился на девице Кларе Керних («Страшная история»), о том, как некая фрау Штольц после смерти своей дочери защищала ее честь («Факт»), и даже «Колыбельная» у Саши Черного построена на беллетристической фабуле. Все чаще и чаще в стихотворениях функционирует небольшой рассказ, где все отдельные сюжетные линии нанизываются одна на другую и, в конце концов, представляют собой законченную картину. Типичным примером такого построения является «Обстановочка». Здесь последовательно, один за другим, перед читателем возникают, казалось бы, несвязанные между собой образы: мальчик, побитый за двойку с плюсом; его мать, потратившая последний рубль на новую прическу; отец, подводящий итоги расходов своей жены; голодный чижик; прокисший гриб на блюдце; дочь, ставящая замученной кошке клизму, и орущая во все горло кошка; чья-то сестра, бездарно играющая на расстроенном рояле; белошвейка, поющая за стеной любовный романс; задумавшиеся над черным хлебом тараканы; дребезжащие в буфете стаканы; падающие с потолка капли сырости. Один за другим следуют 11 образов. 11 образов в таком коротком стихотворении, в стихотворении на 25 строк. Каждый из них настолько микроскопичен, что ничего нам не дает, но в совокупности они представляют собой гениально переданную страшную картину загнивания человеческой жизни, погрязшей в тошнотворном быту. Все они воспринимаются как нечто цельное, дополняющее друг друга, и когда читаешь последнюю строку
И сырость капает слезами с потолка, -
чувствуешь, что эти слезы одновременно и метафора, и подлинный факт – все стихотворение от начала и до конца проникнуто подлинными слезами автора, хотя на поверхности всего лишь беглый взгляд, бесстрастно регистрирующий события, происходящие в квартире простого обывателя. И таких каталогов у поэта множество – «Мясо», «Ранним утром», «Уездный город Болхов», «В Пассаже», «На вербе» и многие другие.
В 1928- 1932 годах Саша Черный создает цикл солдатских рассказов, где вновь перед глазами проплывают картины фронта, его воспоминания о войне оживают на бумаге. Рассказы стилизированы, как замечает Чуковский, в духе Лескова и Даля. И главный их мотив – любование русским характером. Некоторые из этих новелл вошли в книгу «Несерьезные рассказы», о которой Куприн в последствии писал так: «В этой сфере (имея ввиду рассказы о детях и солдатах) он свой, он здесь и товарищ, и зачинщик, и выдумщик, и рассказчик, и импровизатор, и тонкий, любящий наблюдатель».
Тихая прелестная тень с застенчивой улыбкой
«Несерьезные рассказы» оказались последней книгой Саши Черного. В 1932 году он переселился на юг Франции – в Прованс, где неожиданно и оборвалась его жизнь. Накануне, как пишет А. Евстигнеева, он был еще полон сил, послал в парижскую газету рассказ «Илья Муромец» и стихотворение «С холма». 5 августа, возвращаясь домой от соседа, он услыхал крик «Пожар!» и сразу же устремился к месту действия, помогая вытащить из огня детей. Дома поэт немного поработал в саду, где почувствовал себя плохо, и через несколько часов умер из-за сильного сердечного приступа. По легенде, любимый фокстерьер Саши Черного, Микки, которому посвящена одна из самых добрых и улыбчивых его книг «Дневник фокса Микки», лег на грудь своего мертвого хозяина и умер от разрыва сердца. Как сказал в прощальном слове Набоков, осталось всего несколько книг и тихая прелестная тень.
Похоронили этого чужого человека чужие французские люди на небольшом сельском кладбище в Лаванду, в департаменте Вар. В одном из некрологов было сказано: «У Саши Черного была седая голова, молодой взгляд черных глазах и застенчивая улыбка. Жить ему было очень тяжело: зарубежная литература – профессия полунищих». А в далекой России Куприн написал такие слова: «И рыжая девчонка лет одиннадцати, научившаяся читать по его азбуке с картинками, спросила меня под вечер на улице:
- Скажите, это правда, что моего Саши Черного больше нет?
И у нее задрожала нижняя губа.
- Нет, Катя, - решился ответить я, - Умирает только тело человека, подобно тому, как умирают листья на деревьях. Человеческий же дух не умирает никогда. Потому-то и твой Саша Черный жив и переживет всех нас, и наших внуков, и правнуков и будет жить еще много сотен лет, ибо созданное им сделано навеки и обвеяно чистым юмором, который – лучшая гарантия для бессмертия».
И он действительно пережил. Пережил в своих стихах, которые до сих пор учат наизусть, читают и перечитывают, каждый раз глядя на них по-новому.
Он несерьезен, в самом желчном и наилучшем значении этого слова. Когда читаешь его сверстников-антиподов, замечал Венедикт Ерофеев, бываешь до того оглушен, что не знаешь толком, «чего же ты хочешь». «Хочется не то быть распростертым в пыли, не то пускать пыль в глаза народам Европы, - писал на полях своих дневников Ерофеев, - а потом в чем-нибудь погрязнуть. Хочется во что-нибудь впасть, но непонятно во что, в детство, в грех, в лучезарность или в идиотизм. Желание, наконец, чтоб тебя убили резным голубым наличником и бросили твой труп в зарослях бересклета. И все такое. А с Сашей Черным «хорошо сидеть под черной смородиной» («объедаясь ледяной простоквашей») или под кипарисом («и есть индюшку с рисом»). И без боязни изжоги, которую, я заметил, Саша Черный вызывает у многих эзотерических простофиль».
Саша Черный живет в своих сатирах, в своих детских стихотворениях, в своих солдатских рассказах. Живет, пока его читают, а читать его будут всегда, потому что его поэзия – это смех, это чистый юмор без всякого налета. Всегда, ведь смех вечен. Вот почему еще долго будут звучать эти такие близкие слова родного чужого человека:
Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,
Разрази меня гром на четыреста восемь частей!
Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности.
И усядусь как нищий слепец, на распутье путей…
так что я пошла и стряхнула пыль со своей публицистики трехлетней давности и сейчас ее просто сюда перевешуСаша Черный: Он смеялся, когда было совсем не смешно, а когда было смешно – совсем не смеялся…
И то, что поддельною болью считал,
То боль оказалась живая.
О боже! Я, раненный насмерть, играл,
Гладьятора смерть представляя.
Г.Гейне
Ах, жизнь полна суровости,
Заплачешь над судьбой:
Единственные новости –
Парад и мордобой.
Саша Черный
То боль оказалась живая.
О боже! Я, раненный насмерть, играл,
Гладьятора смерть представляя.
Г.Гейне
Ах, жизнь полна суровости,
Заплачешь над судьбой:
Единственные новости –
Парад и мордобой.
Саша Черный
В начале сумбурного ХХ-го века сотрудники молодого журнала «Сатирикон» были практически неразлучны. Как вспоминает Корней Чуковский, они всюду ходили шумной толпой и, завидев одного, можно было с уверенностью сказать, что сейчас увидишь всех остальных. Впереди выступал круглолицый Аркадий Аверченко – бриллиантовая брошь в галстуке, уверенная поступь и неизменная улыбка на устах. Светский лев в своей лучшей форме. Рядом шагал живописно лохматый богемный Радаков – художник молодого журнала. Тут же поспевала длинная фигура поэта Потемкина, а над всеми возвышался знаменитый щеголь и франт, карикатурист Ре-Ми или попросту Ремизов. Вместе с ними, но и в тоже время абсолютно отдельно шагал еще один «сатириконец» – худощавый, узкоплечий, невысокого роста, впалая грудь, тонкая шея, лицо без улыбки казалось, он очутился среди этих людей не по своей воле и рад бы убежать от них на край света. Он не участвовал в шумных разговорах, а когда шутили – не смеялся. На нем всегда был один и тот же кургузный пиджак и обвислые мятые брюки. Но именно его появления на страницах «Сатирикона» ждали все – каждая курсистка, каждый инженер, адвокат, учитель, врач. Все они знали его стихи наизусть и всегда думали, что знают наизусть его.
Он смеялся, когда было совсем не смешно. Смеялся над тем, чего следовало остерегаться и бояться. Смеялся над собой и над другими. Смеялся над эпохой, над судьбой, над жизнью. А когда было смешно – совсем не смеялся. Ему это было неинтересно. «Каждый смеется, как может, особенно, когда ему хочется плакать», - сказал в одном из своих произведений Аркадий Бухов. И эти слова можно полностью отнести к нему – поэту своей эпохи и, в тоже время, поэту вне эпох, поэту, которого презирают и уважают, поэту, который всегда стоял в стороне от всех сатириков и, в тоже время, был близок к ним, поэту, который раздражал и радовал современников, поражает теперешнее поколение и еще долго будет жить в разных читателях. Все в его жизни казалось каким-то чужим, ненастоящим. С читателем он общался сквозь маску, никогда не мог найти что-то истинно свое, но всегда искал. Он не нашел себя на родине и уехал в чужую страну. Он жил среди чужих людей, жил чужой жизнью и умер, после того, как помог тушить чужой пожар в чужом доме чужой страны. Он был чужим среди своих и чужим среди чужих. Даже имя у него было чужое. Но его смех вечен. Тот смех, который он, Саша Черный, создал сквозь настоящие слезы.
читать дальше
Белый Саша, черный Саша
Владимир Маяковский когда-то заметил, что биография поэта – это его стихи. Пожалуй, полнее, чем Саша Черный, никто эти слова так и не подтвердил. Его стихи – зеркало тяжелой и насыщенной жизни, о которой сказано так мало другими и так много им самим.
Великий русский поэт Саша Черный появился на свет в 1880 году в обыкновенный еврейской семье в украинском городе Одесса. Правда, звали его тогда Александр Гликберг, да и в семье провизора никто даже не предполагал, что один из пяти детей будет одним из величайших поэтов ХХ-го века. Кстати, его фамилия означает «счастливая гора», но узнал он об этом намного позже. Отец Саши отличался крутым нравом, а мать – истеричностью и страстной нелюбовью к детям. Они ее большей частью раздражали, а отец выяснять подробности даже не пытался. Зачем? Проще просто наказать того, на кого укажет жена на этот раз.
В семье двоих сыновей звали Сашами. Блондина называли «белым», а брюнета, соответственно, «черным». Такова настоящая история псевдонима, вокруг которого в десятые годы ХХ-го века ходили легенды.
Поступить в гимназию Саша не мог из-за процентной нормы для евреев. Отец уже собирался было отдать его в обучение какому-либо ремеслу, но передумал и разом решил крестить всех детей, тем самым уравняв их в гражданских правах с прочими российскими подданными христианского вероисповедания. После чего Саша Гликберг 9 лет от роду поступил, наконец, в гимназию.
Мечта свершилась, однако, когда она была мечтой, то, как и полагается мечте, казалась Саше куда более привлекательной. На деле ничего не изменилось – относились к нему презрительно да и учиться было неинтересно, а потому, последовав опыту старшего брата, в 15-летнем возрасте, так и не окончив многострадальную гимназию, он решил бежать из дому. Сначала паренька приютила тетка, сестра отца, которая перевезла его в Петербург, где он в качестве пансионера продолжил учиться в местной гимназии. Правда, и тут продержался недолго – выгнали, как он сам позже писал, «за двойку по алгебре». Он оказался практически на улице, но тут вмешалось чудо. Как оказалось, тогда чудо появилось в жизни Саши Черного в первый и последний раз.
«Внизу в прихожей бывший гимназист…»
Узнав по чистой случайности о судьбе несчастного юноши, брошенного семьей, начинающий журналист Александр Яблоновский поведал о его горестной участи на страницах «Сына отечества» - одной из крупнейших газет того времени. Статья попала на глаза житомирскому чиновнику Роше, и тот решил взять паренька к себе в дом. Так Саша Гликберг в конце 1898 года очутился в Житомире - городе, ставшем для него второй родиной.
Константин Константинович Роше принадлежал к обрусевшему французскому роду. Дед его, профессор Военно-инженерной Академии, известен как изобретатель цемента, на котором, между прочим, построены форты Кронштадта. Отец - преподаватель Военно-инженерного училища. А сам Роше пошел по чиновной линии и в Житомире он занимал достаточно высокий пост председателя Крестьянского Присутствия. Этого сановника отличало живейшее участие во всевозможных филантропических мероприятиях. Одной из таких акций было участие, которое он принял в судьбе многострадального юноши.
Именно от него получил Саша Черный первые уроки стихосложения. Но намного важнее были воспринятые им от этого провинциального Дон Кихота понятия о долге и чести, которые в прагматичном XX веке выглядели старомодными.
Правда, вот гимназию закончить Саше Гликбергу так и не удалось – пришла пора воинской службы. Отслужив два года в качестве вольноопределяющегося, Саша оказался в местечке Новосельевцы на границе с Австро-Венгрией, где недолго проработал в таможне, а затем вернулся в Житомир. Тут как раз новоиспеченная газета «Вольный вестник» подоспела, где платили не деньгами, а контрамарками в местный театр, – с 1904 года Саша ненадолго стал ее штатным фельетонистом, пока в Петербург не потянуло.
Сначала в Петербурге Сашу приютили родственники Роше, а затем он устроился на работу в Службу сборов Варшавской железной дороги, о которой впоследствии с огромным отвращением писал в своей книге «Сатиры»:
Внизу в прихожей бывший гиназист
Стоит перед швейцаром без фуражки.
Швейцар откормлен, груб и неречист:
«Ведь грамотный, поди, не трубочист!
“Нет мест”, - вот на стене висит бумажка».
Этот отрывок можно с полным правом назвать автобиографическим – бывший гимназист и окружавшие его «откормленные» люди нашли свое место в сатире Саши Черного и навсегда остались в памяти Саши Гликберга.
«Кто любит прачку, кто любит маркизу – у каждого свой дурман…»
Начальницей Александра была Мария Ивановна Васильева. Именно она, на вид несуразная и слегка угрюмая, стала для Саши Черного спутницей на всю жизнь. Мария была старше на несколько лет и, как свидетельствуют современники, слыла на редкость аккуратной, практичной и энергичной особой. Именно такая спутница, по-видимому, и требовалась неприспособленному к житейским борениям поэту. Она стала для него заботливой матерью: ведала семейным бюджетом, выручала его из критических ситуаций, ездила по редакциям, избавляя от общения с «литературными крокодилами», как Саша Черный называл издателей.
Свадебное путешествие в 1905 году молодожены провели в Италии, а по возвращении Александр Гликберг оставил службу, чтобы навсегда стать Сашей Черным.
Первое же опубликованное под этим, никому не ведомым литературным именем в журнале «Зритель» стихотворение «Чепуха» было подобно разорвавшейся бомбе и разошлось в списках по всей России. Саша Черный сразу стал желанным гостем в сатирических журналах. После отмены предварительной цензуры объявилась их уйма, как грибов после дождя. Язвительные и гневные инвективы Саши Черного в адрес тех, кто олицетворял слегка пошатнувшийся, но еще прочный государственный режим, появляются одна за другой. Корней Чуковский часто вспоминал о первом литературном успехе Саши Чарного: «Я живо помню ту шумную радость, с который была встречена читателями «Чепуха» Саши Черного, напечатанная в ноябрьском номере «Зрителя». Читатели сразу затвердили ее наизусть. Особенно обрадовал их веселый куплет:
Разорвался апельсин
У Дворцова моста…
Где высокий господин
Маленького роста?
Было ясно, что «апельсин» - это бомба, а у «Дворцова моста» – в Зимнем Дворце. А «маленький высокий господин» – царь Николай II. Таких стихов Саша Черный писал много, и вскоре читатели выделили его из десятков и сотен поэтов, порожденных той бурной эпохой».
«Чепуха» вошла в первый поэтический сборник Саши Черного «Разные мотивы», который появился в печати в 1906 году – весь тираж был сразу же арестован. Избежать репрессий поэту удалось только потому, что он чудом оказался за границей. Александр Михайлович поселился в Германии, где в течение двух лет слушал лекции в Гейдельбергском университете. До сих пор неизвестно, видел ли Саша Черный свою первую книгу – такую разную и такую свежую. Она действительно неоднородна, мотивы различны и, пожалуй, лучшим стихотворением стала та самая «Чепуха», но уже в ней виден тот Саша Черный, талант которого из простого камешка среди сатириков начала века в 1908 году, по возвращению в Россию, превратился в один из самых ярких бриллиантов в короне «Сатирикона». Именно здесь расцвел его талант сатирика, смеющегося над всем, что не вызывает смех, сатирика который в один момент приобрел громадную аудиторию, где каждый, кто хоть однажды выучил хоть строчку из его стихотворения, навсегда остался поклонником автора, который эту строчку создал.
«Теперь всякий олух зовет меня Сашей!»
«Сатирикон» появился после закрытия молодежного литературного журнала «Стрекоза». Вокруг него объединились лучшие «смехачи» того времени, старшие из которых еще не перешагнули порога тридцатилетия, а младшим едва минуло восемнадцать. Но все они уже были с избытком наделены уникальным даром смешить и подмечать смешное.
Годы работы в «Сатириконе» - лучшая пора Саши Черного-поэта. Это был настоящий успех, это были колкие рифмы и великолепные сатиры. И в это время, как это ни парадоксально, он меньше всего походил на баловня судьбы. Как вспоминают коллеги поэта, он всегда старался держаться подальше от шумного общества, жил вместе с седоватой женой в полутемной квартире, где кроме книг не было ни одной такой вещи, которая бы несла в себе хоть частицу его души, с писателями практически не общался. Исключения составляли лишь его друзья Леонид Андреев и Куприн. На людях чаще всего молчал, и что-то в этом молчании было желчно-насмешливое, колючее. Держался гордо и прямо, фамильярностей по отношению к себе не терпел. Даже его новое имя, которое в ту пору было у всех на устах, его раздражало. «Здравствуйте, Саша!», - как-то сказал ему на Невском один журналист, а Саша потом в ярости писал Корнею Чуковскому: «Черт дернул меня придумать себе такой псевдоним! Теперь всякий олух зовет меня Сашей!».
Стихи Саши Черного периода 1908-1912 годов – самые лучшие среди всего его творчества, это годы расцвета великого сатирического таланта, которому суждена была трагическая судьба. В 1910 году вышел первый том его «Сатир», который в течение следующего десятилетия переиздавался 3 раза – в 1911, 1913 и 1917 годах. В 1913 году появился второй том (под заглавием «Сатиры и лирика»). Газетно-журнальная критика встретила обе книги единодушной хвалой. Он проклинал эпоху, издевался над нею, а затем нашел и другой выход для своих «сатир» – надел на себя маску простого и ненавистного ему самому обывателя, эдакого жалкого интеллигента, то ли студента, то ли начинающего писателя, то ли еще кого-то другого, но совершенно иного, отличного от самого Саши Черного, и чуть ли не каждое стихотворение он писал от лица этой маски:
В кармане послав ему фигу,
Бросаю немецкую книгу
И слушаю, вял и суров.
Если читать его стихотворения этого периода одно за другим, то складывается такое впечатление, будто читаешь дневник разочаровавшегося в жизни интеллигента, который день за днем, с мельчайшими частицами своего быта, описывает свою жизнь, горько шутя над своей судьбой:
Были яркие речи и смелые жесты
И неполный желаний шальной хоровод.
Я жених непришедшей прекрасной невесты,
Я больной, утомленный урод.
Эти стихотворения полностью отразили боль и переживания его современников, он стал одним из них, сыном эпохи, оставаясь в тоже время чужим ей как человек. Но как поэт он писал так, как писали бы люди того времени, если бы они изливали свою жизнь в стихах. И этот голос поэта был настолько своеобразен, так не похож на все другие тысячи и тысячи голосов, что его сразу можно узнать, прочитав любую строчку любого произведения Саши Черного. Он чеканил образы с мастерством непревзойденного художника, иногда настолько метко подмечая характерную деталь, что, кажется, не увидеть ее просто было невозможно, но в то же время никто до него не увидел.
Смешение жанров, сближение высокого и низкого, расшатывание стихотворных размеров, гибко и непринужденно следующих за ходом мысли, - вот далеко не полный перечень нововведений Саши Черного, взрывавших сложившуюся поэтику, что требовало немалой дерзости и стойкости духа.
«Я волнуюсь, как родильница перед первыми родами…»
Компоновка «Сатир» сопровождалась творческими муками особого рода: «Душа моя страдает, время идет, и я волнуюсь, как родильница перед первыми родами, - жаловался Саша Черный в письме Чуковскому. - Книжка висит над головой и положительно мешает работать». В конечном счете он пришел к идее сплошной циклизации, то есть соединению стихов в связки-разделы, спаянные и перекликающиеся между собой в пространстве книги. Найденный принцип станет общим для всех последующих книг поэта.
Обложка работы Ре-Ми оформлена в виде обоев грязно-зеленого цвета с трафаретным рисунком. Художник удивительно точно почувствовал сквозной мотив «Сатир»: образ комнаты – «коробки тесной», где, «словно ерш на сковородке, обалделый человек». Надоевшие, опостылевшие стены вырастают в символ жизненного тупика: «Дома стены, только стены, дома душно и темно!», «Дома четыре стены - можешь в любую смотреть...».
Вторая книга того же цикла – «Сатиры и лирика» - будто переняла эстафету у первой. Сатира и лирика... С этим парадоксальным слиянием двух начал, с двусоставностью творчества Саши Черного приходится сталкиваться на каждом шагу. Ведь Саша Черный принадлежит к тому редкому типу художника, чей смех замешан на слезах. Как-то Арсений Тарковский назвал его великим юмористом и сатириком. Почетный титул, однако, скорее говорит о том, что Саша Черный все же принадлежал к той уникальной ветви словесности, которая именуется трагикомедией, с ее неизменными символами - театральными масками скорби и смеха.
Маяковский позже в 1915 году читал все стихи из этого сборника на память на всех литературных вечерах, а когда у него однажды спросили, кого из поэтов он любит больше – Полонского, Майкова или Фета, Маяковский, декламируя попеременно «Обстановочку», «Мясо», «Колыбельную», «Всероссийское горе» или «Любовь не картошка», рассмеялся и ответил: «Сашу Черного». А нарисовав портрет Корнея Чуковского, Маяковский поставил под ним подпись из одного стихотворения Саши: «Спи, мой мальчик, спи, мой чиж…». С самим же Чуковским отношения у Саши Черного складывались довольно непросто.
На первых порах между ними, как вспоминал потом Чуковский, намечалась какая-то душевная близость, но когда в 1910 году Чуковский опубликовал небольшую статью о Саше Черном, где назвал его стихи протестом против окружающей действительности, Саша страшно разозлился и высмеял Корнея Ивановича в довольно злой эпиграмме «Корней Белинский», которая появилась в журнале «Сатирикон». Чуковский и Гликберг не разговаривали несколько лет, а помирили их те, кто и связал навечно – дети.
Эти маленькие жемчужинки «Живой азбуки»
Угрюмый и замкнутый Саша Черный в обществе детей мгновенно менялся - он распрямлялся, черные глаза маслянисто блестели, а дети знали о нем лишь то, что он Саша, звали его по имени, он катал их на лодке по Неве, играл с ними, и никто бы никогда не поверил, увидев его в этот момент, что этот самый человек еще несколько дней назад с такой горечью писал:
…так и тянет из окошка
Брякнуть вниз на мостовую одичалой головой.
Почти одновременно Саша Черный стал детским писателем, а Корней Чуковский – редактором альманахов и сборников для детей. Тогда крутой нравом Саша несколько раз пытался порвать с «Сатириконом», да и в других изданиях прижиться не мог. В 1913 году он окончательно ушел из «Сатирикона» и перешел в «Солнце России», но вскоре покинул и этот журнал и перешел в «Современник», откуда тоже ушел из-за несогласия с редакцией. Потом поэт перекочевал в «Современный мир»,который тоже очень скоро покинул. Также он поступил с «Русской молвой» и многими другими. И совсем не потому, что у него был плохой, неуживчивый характер, а потому, что его литературные принципы были для него превыше всего. Стихи этого периода, по словам литературных критиков, намного ниже его истинного таланта. Он обращается к теме политики, но подняться к тому уровню сатиры, который был присущ ему в 1908-1912 годах, уже не может. И именно тогда Саша Черный обращается к, казалось бы, неожиданному для себя жанру – строгий сатирик, желчно высмеивающий эпоху, начинает писать великолепные стихи для детей. Его первые стихотворные опыты в новом ключе относятся еще к 1912 году. Чуковский писал тогда так: «Уже по первым его попыткам я не мог не увидеть, что из него должен выработаться незаурядный поэт для детворы. Сам стиль его творчества, насыщенный юмором, богатый четкими, конкретными образами, тяготеющий к сюжетной новелле, обеспечивал ему успех у детей. Этому успеху немало способствовал его редкостный талант заражаться ребячьими чувствами, начисто отрешаясь от психики взрослых». С Чуковским невозможно не согласиться, стихи Саши Черного для детей – это маленькие жемчужинки его творчества. И «Цирк», и «Трубочист», и «Колыбельная», которую впоследствии так часто цитировал Маяковский – все это действительно незаурядные попытки написать что-то новое, произведения литературного искусства:
Рано утром на рассвете
Он встает и кофе пьет,
Чистит пятна на жилете,
Курит трубку и поет.
Корней Иванович привлек Александра Михайловича к составлению альманаха для детей «Жар-птица», тогда же он сильно сократил некоторые стихотворения Саши Черного и очень переживал, как воспримет это автор, однако, Гликберг написал: «Я не только «не сержусь», но очень рад, что есть живой человек, который вместо отметок «хорошо-плохо» интересуется работой и по существу, и в деталях!».
Незадолго до войны 1914 года Саша Черный написал «Живую азбуку», которая предназначалась для детей и практически полностью состояла из двустиший.
В эти же годы Саша Черный пробует себя в прозе, пишет рассказы для детей и взрослых, но, по мнению критиков, эти его произведения намного слабее знаменитых повествований в стихах, таких как «Любовь не картошка», «Городская сказка», «Крейцерова соната».
В это время Саша Черный испытывает страшное недовольство собой, и как только начинается война 1914 года он, маленький и тщедушный, к великому удивлению всех своих друзей и знакомых, уходит добровольцем на фронт. Общение с солдатами, участие в военных действиях дает ему новые темы для развития его поэтического таланта. Он пишет стихотворения о войне – «Сборный пункт», «В операционной», «Чужая квартира», «Сестра» и многие другие.
Всюду посторонний тайный соглядатай жизни
После войны он еще очень недолго прожил в России – в 1920 году Саша Черный навсегда эмигрировал. Сначала он поселился в небольшой деревеньке под Вильно в Литве, затем недолго прожил в Риме и в Берлине, а в 1924 году переселился в Париж. Он активно участвует в эмигрантских изданиях, пишет сатиры и стихотворения для детей. В 1923 году даже выходит новый том его стихотворений под красноречивым названием «Жажда». Каждая строчка сквозит тоской, как будто на мгновение оказываешься рядом с человеком, который понял, что, казавшееся ему чужим, было настоящим, а сейчас для него действительно светит чужое солнце и вокруг него играют чужие дети, а сам он чужой среди всех этих чужих, всюду посторонний или, как он сам себя называл, «тайный соглядатай жизни». Чего стоят несколько стихотворений, написанных Сашей Черным в Булонском лесу:
Мальчишка влез на липку,
Качается, свистя,
Спасибо за улыбку,
Французское дитя!
Стихотворения этого периода приобретают какой-то описательный характер. Поэт пишет о том, что окружает его, обращается к простым образам простых людей, но далеких ему. В них сквозит обида на европейскую действительность того времени, на людей с покалеченной судьбой, одним из которых стал он сам:
Или в огромной жизни
Занятия другого не нашлось?
Или рулетка злая
Подсовывает нам то тот, то этот жребий,
О вкусах наших вовсе не справляясь.
Здесь звучит совершенно новый голос чужого Саши Черного – нет той искрометности, погони за эффектностью. Перед нами незнакомый, скоромный и сдержанный, поэт, мастер своего слова, но не более. Редко-редко среди стихотворений той поры мелькают действительно запоминающиеся сатирические произведения, хотя именно в эту пору Саша Черный написал свое единственное любовное стихотворение «Мой роман» - повествование о его свидании с молодой парижанкой, которая тайком приходит в его холостяцкую комнатушку. Трудно поверить, но это единственное любовное стихотворение, воистину образец потрясающей интимной лирики, Саша Черный посвятил трехлетнему ребенку!
Что Лизе – три с половиной года…
Зачем нам правду скрывать.
«И сырость капает слезами с потолка…»
Для поэтики Саши Черного характерна насыщенность образами, причем конкретными образами конкретных персонажей эпохи. Его лексика почти материальна, вещественна. Риторически отвлеченные фразы его нисколько не соблазняли, а абстрактная фразеология встречается крайне редко. Вместо того, чтобы клеймить и высмеивать какое-либо абстрактное «зло», он показывает, передает его в реальных образах, живых воплощениях. В сущности, перед нами поэт-беллетрист, мастер стихотворной новеллы – маленького, но меткого рассказа в стихах. Все лучшие его произведения имеют сюжет, фабулу. Например, о том, как конторщик Банков женился на девице Кларе Керних («Страшная история»), о том, как некая фрау Штольц после смерти своей дочери защищала ее честь («Факт»), и даже «Колыбельная» у Саши Черного построена на беллетристической фабуле. Все чаще и чаще в стихотворениях функционирует небольшой рассказ, где все отдельные сюжетные линии нанизываются одна на другую и, в конце концов, представляют собой законченную картину. Типичным примером такого построения является «Обстановочка». Здесь последовательно, один за другим, перед читателем возникают, казалось бы, несвязанные между собой образы: мальчик, побитый за двойку с плюсом; его мать, потратившая последний рубль на новую прическу; отец, подводящий итоги расходов своей жены; голодный чижик; прокисший гриб на блюдце; дочь, ставящая замученной кошке клизму, и орущая во все горло кошка; чья-то сестра, бездарно играющая на расстроенном рояле; белошвейка, поющая за стеной любовный романс; задумавшиеся над черным хлебом тараканы; дребезжащие в буфете стаканы; падающие с потолка капли сырости. Один за другим следуют 11 образов. 11 образов в таком коротком стихотворении, в стихотворении на 25 строк. Каждый из них настолько микроскопичен, что ничего нам не дает, но в совокупности они представляют собой гениально переданную страшную картину загнивания человеческой жизни, погрязшей в тошнотворном быту. Все они воспринимаются как нечто цельное, дополняющее друг друга, и когда читаешь последнюю строку
И сырость капает слезами с потолка, -
чувствуешь, что эти слезы одновременно и метафора, и подлинный факт – все стихотворение от начала и до конца проникнуто подлинными слезами автора, хотя на поверхности всего лишь беглый взгляд, бесстрастно регистрирующий события, происходящие в квартире простого обывателя. И таких каталогов у поэта множество – «Мясо», «Ранним утром», «Уездный город Болхов», «В Пассаже», «На вербе» и многие другие.
В 1928- 1932 годах Саша Черный создает цикл солдатских рассказов, где вновь перед глазами проплывают картины фронта, его воспоминания о войне оживают на бумаге. Рассказы стилизированы, как замечает Чуковский, в духе Лескова и Даля. И главный их мотив – любование русским характером. Некоторые из этих новелл вошли в книгу «Несерьезные рассказы», о которой Куприн в последствии писал так: «В этой сфере (имея ввиду рассказы о детях и солдатах) он свой, он здесь и товарищ, и зачинщик, и выдумщик, и рассказчик, и импровизатор, и тонкий, любящий наблюдатель».
Тихая прелестная тень с застенчивой улыбкой
«Несерьезные рассказы» оказались последней книгой Саши Черного. В 1932 году он переселился на юг Франции – в Прованс, где неожиданно и оборвалась его жизнь. Накануне, как пишет А. Евстигнеева, он был еще полон сил, послал в парижскую газету рассказ «Илья Муромец» и стихотворение «С холма». 5 августа, возвращаясь домой от соседа, он услыхал крик «Пожар!» и сразу же устремился к месту действия, помогая вытащить из огня детей. Дома поэт немного поработал в саду, где почувствовал себя плохо, и через несколько часов умер из-за сильного сердечного приступа. По легенде, любимый фокстерьер Саши Черного, Микки, которому посвящена одна из самых добрых и улыбчивых его книг «Дневник фокса Микки», лег на грудь своего мертвого хозяина и умер от разрыва сердца. Как сказал в прощальном слове Набоков, осталось всего несколько книг и тихая прелестная тень.
Похоронили этого чужого человека чужие французские люди на небольшом сельском кладбище в Лаванду, в департаменте Вар. В одном из некрологов было сказано: «У Саши Черного была седая голова, молодой взгляд черных глазах и застенчивая улыбка. Жить ему было очень тяжело: зарубежная литература – профессия полунищих». А в далекой России Куприн написал такие слова: «И рыжая девчонка лет одиннадцати, научившаяся читать по его азбуке с картинками, спросила меня под вечер на улице:
- Скажите, это правда, что моего Саши Черного больше нет?
И у нее задрожала нижняя губа.
- Нет, Катя, - решился ответить я, - Умирает только тело человека, подобно тому, как умирают листья на деревьях. Человеческий же дух не умирает никогда. Потому-то и твой Саша Черный жив и переживет всех нас, и наших внуков, и правнуков и будет жить еще много сотен лет, ибо созданное им сделано навеки и обвеяно чистым юмором, который – лучшая гарантия для бессмертия».
И он действительно пережил. Пережил в своих стихах, которые до сих пор учат наизусть, читают и перечитывают, каждый раз глядя на них по-новому.
Он несерьезен, в самом желчном и наилучшем значении этого слова. Когда читаешь его сверстников-антиподов, замечал Венедикт Ерофеев, бываешь до того оглушен, что не знаешь толком, «чего же ты хочешь». «Хочется не то быть распростертым в пыли, не то пускать пыль в глаза народам Европы, - писал на полях своих дневников Ерофеев, - а потом в чем-нибудь погрязнуть. Хочется во что-нибудь впасть, но непонятно во что, в детство, в грех, в лучезарность или в идиотизм. Желание, наконец, чтоб тебя убили резным голубым наличником и бросили твой труп в зарослях бересклета. И все такое. А с Сашей Черным «хорошо сидеть под черной смородиной» («объедаясь ледяной простоквашей») или под кипарисом («и есть индюшку с рисом»). И без боязни изжоги, которую, я заметил, Саша Черный вызывает у многих эзотерических простофиль».
Саша Черный живет в своих сатирах, в своих детских стихотворениях, в своих солдатских рассказах. Живет, пока его читают, а читать его будут всегда, потому что его поэзия – это смех, это чистый юмор без всякого налета. Всегда, ведь смех вечен. Вот почему еще долго будут звучать эти такие близкие слова родного чужого человека:
Я волдырь на сиденье прекрасной российской словесности,
Разрази меня гром на четыреста восемь частей!
Оголюсь и добьюсь скандалёзно-всемирной известности.
И усядусь как нищий слепец, на распутье путей…
@темы: Articles
-
-
08.06.2007 в 23:25-
-
08.06.2007 в 23:53