Pinion / Узы by greensilver, Supernatural, PG

[Geroneja]

Fandom: Supernatural

Title: Pinion / Узы

Author: Greensilver

Original: http://greensilver.livejournal.com/317397.html

Translators: Bri & Gero

Gamma: Free

Rating: PG

Pairing: Dean-centric, a bit Dean/Leila

Spoilers: up to the 1.22 Devil's Trap, than AU

Disclaimer: Прав не было и нет, но все равно хочется, все права на текст - у автора, разрешение на перевод получено

A/N: Перевод задумывался очень и очень давно, рождался, честно говоря, в муках, но мы это сделали и, думаю, сделали не зря, отдельное спасибо Фри за то, что читала наш бред по ходу пьесы

Pinion

Ему кажется, что он превратился в машину – слишком холодный, слишком искусственный, хорошо сработанные детали двигаются по инерции, бездумный танец винтов и гаек. Нет, ему кажется, что он превратился в бракованную машину, будто какой-то рабочий у станка напился перед сменой и собрал его неправильно, и теперь внутри, где-то под его кожей, сталкиваются и ломаются детали, который вообще не должны были оказаться рядом. Он знает, что вставать не стоит – кровь все еще капает из уголка рта, но где-то за гранью сознания он действует на автопилоте. Запах серы все еще носится в воздухе, а он уже в машине.



Сэм идет за ним, но даже не пытается сесть в машину, подходит к окну со стороны водителя и наклоняется, хватает Дина за грудки.



- Дин, - он умоляет, почти плача. – Пожалуйста, тебе нужно в больницу.



Дин заводит машину, и рокот мотора горячей белой вспышкой отдается у него в голове, точно в ритм. Он дает Сэму пару секунд, чтобы отойти от машины, мягко отстукивая каждую из них пальцами на руле, но Сэм продолжает умолять, слова теряются в гуле мотора Импалы и слишком медленном сердцебиении Дина.



Он выжимает педаль газа, реакция у Сэма слегка заторможенная и он все еще сжимает пиджак Дина, когда Импала отъезжает, падает на гальку и не двигается, тусклый красный свет задних фар скользит по нему. Дин смотрит в зеркало заднего вида, ждет, пока Сэм поднимется. Но ничего не происходит, и он жмет по тормозам, останавливая машину прямо у выезда на дорогу.



Сэм смотрит на него. Лицо кровоточит, как и руки, которые он поднимает к разбитой губе, но на вид все в порядке, по крайней мере, он может двигаться, руки-ноги целы, а губа заживет.



Дин не съезжает с дороги, хотя идея сама по себе заманчивая. Вместо этого он снимает машину с ручника, и Импала скользит по гравию, он едет так медленно, как только может.



***

До больницы он доехал. Даже смог припарковаться, зайти в отделение скорой помощи и держаться на ногах, пока не взял папку с формами, которые нужно было заполнить, со стола регистрации. Здесь он и потерял сознание, кашляя кровью.



Его кладут в отдельную палату. Все вокруг суетятся с карточками, записями, показаниями, и происходящее до боли напоминает ему прошлое пребывание в больнице. В первые два дня у него берут массу анализов, куда больше, чем нужно обычно, на третий день они перестают чесать в затылке и дают ему ровно столько морфина, сколько нужно, чтобы ничего не болело. Пока капает морфин, он чувствует себя на миллион баксов – ничего не болит и он не совсем понимает, что происходит. На дневных сменах дежурит хорошенькая медсестричка, которая всегда рада ответить на его никому не нужные вопросы и подколки, да и она не заставляет его давиться больничной едой. В конце концов, это не худшая неделя, которую он провел в постели, просто все в сплошном тумане.



Он приходит в себя на седьмой день, и все вокруг слишком ясно, слишком насыщенно, а комната пахнет дешевым одеколоном Сэма.



Он вызывает хорошенькую медсестру. Она начинает ежедневный ритуал – отодвигает шторы на окнах, выставляя попку в самом лучшем ракурсе, а он и не против, ждет, пока она справится, а потом спрашивает:

- Эй, мне что, прописали новые лекарства?



- Вам больно? – она мгновенно у его кровати.



- Да, - врет он. Во всяком случае, он думает, что врет, потому что на самом деле ему больно, но это боль не от того, что каждая пора его тела сочится кровью, как было, когда он приехал в больницу, так что морфин понадобится вряд ли. Зависимо от того, что она спросит дальше, он, наверное, просто хотел морфина. – Ко мне кто-то приходил?



Медсестра оглядывается по сторонам, будто пытается понять, здесь ли еще тот посетитель, может, он невидимый или просто хорошо спрятался.

- Я никого не видела. А вы кого-то ждете?



- Да нет, - говорит он, и это правда, неделю спустя он уже никого не ждет, больше не ждет. Он понял, что если бы Сэм собирался прийти, то пришел бы сразу же. Он даже и думать не хочет, что Сэму может понадобиться хренова неделя, чтобы набраться храбрости и явиться или что Сэм проберется в палату, пока он спит, и Дин не может решить, злится ли он на Сэма за то, что тот лишил его возможности выставить вон из палаты, или нет.



Медсестра пахнет тем стерильным запахом, который чувствуется в каждой больнице, и постепенно ее присутствие стирает запах одеколона Сэма.



Он улыбается ей, отпуская, но она остается, будто не замечает намека.



- Если у вас родственники, которым мы могли бы позвонить?



Он улыбается еще шире и говорит:

- О да, у меня есть родственники, - и, наверное, до нее доходит, потому что через пару секунд он уже один в палате, а вместе с ней улетучивается и запах мыла и спирта.



Как и запах одеколона.



Он с трудом сползает с кровати, тело горит огнем, стоит только двинуться, может, морфин все же не самая плохая идея, он поворачивается лицом к вечно пустому креслу для посетителей, стоящему у его кровати. Вот оно, вот здесь покоилась рука Сэма. Сэм был в комнате, он нашел его и пришел проведать.



Он срывает все повязки, выдергивает иголки, вытаскивает трубки и встает с кровати – нужно найти Сэма, наорать охрипшим голосом, сбить костяшки пальцев до крови. Он хочет утешить Сэма и сделать ему больно также сильно, как хочет узнать, что он в порядке, что ничто из всех тех страшных вещей, какие он уже успел себе представить, не произошло.



Но больше всего он хочет просто лежать и не двигаться, дать таблеткам делать свое дело, и он позволяет, еще на две недели.



И запах Сэма больше ни разу не проникает в комнату.



***

Наверное, у него была очень хорошая фальшивая страховка, потому что прошло уже три недели, а они все еще не хотели его выписывать. Двое разных врачей сказали ему, что они все еще не понимают, что с ним происходит и что ему и думать не стоит о том, чтобы вставать с кровати. Он начал всерьез подумывать рассказать им, что это демон сыграл в футбол его внутренними органами, но тогда они точно найдут для него другую палату, скорее всего, с оббитыми мягким материалом стенами. Ему уже неделю не капают морфин и пару дней не дают викодин, и даже так он не умирает от боли, грубо говоря, он чувствует себя довольно неплохо, как для парня на смертном одре. Может, эти чудо-доктора просто хотят продолжать брать анализы, изучать его, пока не найдут материал для очередной статьи.



Он прощается с хорошенькой медсестрой, подписывает документы и выписывается из больницы.



Импала стоит там, где он ее и оставил (долгосрочная парковка – очень хорошая идея). Он усаживается на переднее сиденье, забрасывает больничные документы назад, и просто сидит в машине, положив руки на руль, не зная куда ехать.



Наконец он открывает бардачок и достает карту. Первое, что он замечает – в бардачке далеко не все те вещи, которые он там оставлял, коробка с документами все еще на месте, карты тоже на месте, но чего-то не хватает. Да и заднее сидение выглядит, если честно, пустовато, и как только он разбирается с бумагами, Дин выходит из машины и берет ключи от багажника.



Не хватает пару пистолетов, несколько коробок с пулями и топора.



Нет всех вещей Сэма.



- Сукин сын, - Дин с грохотом закрывает багажник. Он должен был догадаться, что Сэм специально не разбудил его, парень не проведать забегал, а вещи забрать.



Он снова садится в машину и проверяет коробку с удостоверениями и, конечно же, все документы Сэма пропали.



Возможно, до него наконец-то начало доходить, именно сейчас, когда лекарства прекратили действовать – он сидит в машине, где нет ни следа от кого-то, кроме него самого, вот и начинает доходить. Во всяком случае, чувство именно такое – ему сдавливает легкие, он не может дышать, а голова трещит так, будто сейчас расколется надвое, и мир, ну, мир будто покрывается дымкой и смешивается у него перед глазами пока все, что он видит – яркое одноцветное пятно.



Когда он видит снова, добивается хотя бы этого, Дин заводит машину и выезжает на дорогу на автопилоте.



И он даже не удивляется, когда возвращается в домик в лесу. Он не должен быть здесь, но он здесь, только для того, чтобы понять, что все происходит на самом деле, что он не сходит с ума, что ему не привиделось это все под действием сильной боли и лекарств.



Внутри куда чище, чем он помнил, будто кто-то убирал здесь специально, вымел все, до последней пылинки, вычистил любую поверхность, на которой могли остаться отпечатки. Единственное, что напоминает о присутствии людей – пятна крови, большие и темные. Они на стенах, на полу. Он касается одного из пятен у ближайшей стены и вспоминает, как упал на это место, со стуком, и так и остался лежать, лицом к комнате...



... и Сэм был здесь, именно здесь, с Демоном.



С папой.



Он не смотрит на это кровавое пятно. Просто не может.



Он соскальзывает по стене и сидит на полу, одна рука на том месте, где его кровь пропитала простилку пола, пока не заходит солнце и домик не погружается во тьму.



Через год после того, как Сэм уехал в колледж, папа впервые отпустил Дина охотиться самостоятельно в Алледженис. Импала отказалась ехать дальше на самом верху крутого спуска и начала катиться вниз, Дин видел приближающуюся снизу машину и все, что он мог поделать – продолжать давить на газ, в голове раздавалось бесконечное «Ох, черт, черт, черт!», и тут парень в другой машине наконец-то свернул в сторону, объезжая его слева. Машина катилась, пока не замерла в цементной долине между холмами, все обошлось.



Дин сидел, вцепившись в руль так сильно, что костяшки пальцев побелели, дыхание сбилось, будто он пробежал марафон.



И в то мгновение он скучал по Сэму. А ведь он так старался не скучать по нему, но в тот момент чувство было насколько сильным, что причиняло боль, ему нужен был кто-то на соседнем сидении, кто мог сказать, что надо ехать, сказать ему, что куда бы он не решил ехать – назад или вперед – ему все равно придется двигаться вверх, так что пора бы уже начать. Ему нужен был Сэм, чтобы посмеяться над всем происходящим, даже если Сэм смеялся бы над ним.



Наконец он завел машину, и Импала одолела дорогу со второй попытки. После этого он всегда мог въезжать на любые холмы и когда он добрался до дома с привидениями, он уже даже не сжимал руль.



Но он все равно скучал по Сэму, будто не хватало чего-то внутри, что-то сдавливало дыхание, и следующие два года это чувство не покидало его ни разу.



Он сидит в домике в лесу, ждет, когда дыхание снова сдавит, но ничего не происходит.



***

Он снова садится за руль и теперь знает, куда ехать.



Наверное, ему стоило бы вернуться в дело – найти газету, обвести в кружок что-то не совсем обычное, выследить что-то с зубами и когтями, во что можно было бы выпустить столько пуль, сколько понадобиться, чтобы почувствовать себя лучше. И впервые в своей жизни, впервые на его памяти, он не хочет охотиться, и сама мысль вернуться к тому, на чем он остановился, кажется полной чепухой.



Вместо этого он достает карту, обводит знакомый участок пути и отправляется искать Роя Ле Гранжа.



Когда он добирается до места, на парковке никого нет, а тент накренило в одну сторону. Похоже, для церкви настали сложные времена с тех пор, как исчезли «ритуальные жертвоприношения». Он забирается в тент, ожидая увидеть Роя, сидящего на сцене с бутылкой чего-нибудь – таков стереотип, но Дин бы не винил его. В палатке никого нет, но рейки поскрипывают и сама палатка слегка раскачивается от мимолетного дуновения ветра, так что он убирается оттуда как можно быстрее и отправляется проверять дом.



Дверь никто так и не открыл. Он ломает замок и заходит, идет по дому на свет, пока не находит Роя в гостиной, где тот раньше принимал посетителей, Рой сидит один и кивает на звук, который Дин даже не слышит.



- Здрасте, хм.. мистер Ле Гранж? – Дин подходит на шаг ближе, потом еще один, все это слегка настораживает. – Не знаю, помните ли вы меня, я...



- Дин, - говорит Рой, и голос дребезжит осколками по комнате. – Конечно, я помню тебя, сынок, я никогда не забываю голоса, а уж тем более твой.



- Точно, - Дин не подходит ни на шаг ближе. – Надеюсь, вы мне поможете. Я пытаюсь найти Лейлу, может, вы ее помните?



Рой просто сидит, необычно тихо, все еще покачивается в ритм, Дин ждет, ему кажется, что он здесь уже почти час, только и думает о том, заговорит ли снова Рой. Наконец, Рой дает ему адрес – никаких нравоучений, никаких «хреново спасибо за то, что испоганил мою жизнь», просто адрес – а потом встает и выходит, держась за стены, и даже не просит Дина уйти.



Дин, не теряя время, возвращается к машине и уезжает на всех скоростях, так его не пугали даже призраки.



Мать Лейлы приоткрывает дверь, но лишь на несколько сантиметров. Она узнает его сразу же. На ее лице нет следов глубокого горя или усталости, лишь злость – и хотя бы по этому можно понять, что Лейла еще не на смертном одре.



Он прочищает горло, жалея, что не надел галстук или что-то в этом духе, из каталога «Как произвести впечатление на мать». Он все еще в своей дорожной одежде, и из-за спешки он не принимал душ уже, по меньшей мере, несколько дней. Немного мыла и воды никогда не мешало хорошему первому впечатлению.



- Я здесь, чтобы увидеть...



- Что ж, ты приехал явно не для того, чтобы увидеть меня, так что не надо быть гением, чтобы все понять. – Она осматривает его. – Ты хорошо выглядишь.



С большим трудом он сдерживается, что бы не заскрежетать зубами.



- Послушайте, мне действительно очень жаль, что...



- Я уверена, что тебе жаль. – Дверь закрывается на пару сантиметров и он не успевает задержать ее. Она слегка прижимает дверь, злясь оттого, что всей ее силы не хватает, чтобы сдвинуть ее.



- Я не разрешу тебе увидеть мою дочь, так что ты можешь идти.



- Но она здесь? – он пытается заглянуть за ее спину, но видит лишь цветастые обои и ковер на лестнице. – Лейла, она здесь?



Она снова толкает дверь.



- У тебя проблемы со слухом? Я сказала...



Неожиданно она отступает назад, и дверь открывается под весом Дина, так быстро, что он едва не падает. Лейла здесь, одной рукой удерживает мать, другой берет его за плечо и затягивает в дом.



Она выглядит больной, куда хуже, чем раньше.



У него внутри все сжимается, он вспоминает, каково было понять впервые, что он будет виноват в ее смерти. Молился он не так уж часто, но он всегда держал в голове, сколько времени у нее осталось, ему даже задумываться не надо было, чтобы вспомнить, что у нее остался еще месяц, возможно, два, если его периодические разговоры с высшими силами хоть как-то повлияли на ситуацию. Два месяца, и все из-за того, что он сделал.



Лейла отпускает мать и обнимает его, и ее голова ложится на его грудь. Она говорит:

- Я знала, что увижу тебя снова.





Его едва не тошнит прямо на месте, на ковер, но ее пальцы нежно сжимают его спину, удерживают.



Каждый день он ходит с ней в церковь. Там намного красивее, чем на тех мессах, куда его когда-то загонял отец. Она не произносит ни слова, когда в первый раз он идет в джинсах, но взгляды остальных прихожан достаточно красноречивы. В следующий раз это уже брюки и галстук, и старушки улыбаются ему и просят представить их новому другу Лейлы.



Ему непривычно находиться в церкви без скрытого мотива. С отцом все дело было в краже святой воды или во встрече с каким-либо священником, знающим о них. С Лейлой же служба – это просто молитва, он так и делает – через некоторое время молится. Он не направляет свои молитвы в какое-то русло, он просто закрывает глаза и думает о том, какой тонкой кажется она под его руками, и каким одиноким он чувствовал себя в горах, и о благодарном взгляде отца, когда Сэм нажимает на курок. Он думает обо всем этом, пока все не смешивается у него в голове, пока он не чувствует холод и путаницу внутри, и его язык вспоминает вкус крови. Она касается его руки, когда надо садиться или вставать, и он позволяет ей проводить себя через все ритуалы, сосредотачиваясь лишь на том, чтобы стереть из своих мыслей все причины, по которым он приехал к ней.

Он останавливается в спальне для гостей. Ее мать одаривает его своими особыми взглядами, когда об этом зашел разговор, но она редко спорит с Лейлой. «Я умираю» - козырь, который используется часто, пусть даже Лейле так и не кажется. Где-то после первой недели ее мать оттаивает и затем все становится семейным до неудобства.





Вопроса секса не существует. Он не мог бы, даже если бы она хотела, она выглядит такой хрупкой, что, кажется, сломается в его руках. На третью ночь его пребывания в доме она проскальзывает в его постель и засыпает, положив голову ему на грудь. После этого так происходит каждую ночь: ее ухо у его сердца, его руки обнимают ее так нежно, как он только способен. И вскоре он привыкает спать урывками, просыпаться в середине ночи вновь и вновь, боясь повернуться и сделать ей больно – и пусть даже она не настолько хрупка, пусть даже он никогда не переворачивается во сне.



Если мать Лейлы знает, что ее дочь не спит в собственной постели, то не подает вида.



Лейла держится куда дольше, чем он думал, на месяцы дольше, чем четыре недели, которые он дал ей в своей голове. Он не знает, приехал бы он, если бы знал, что она продержится так долго; должно быть, нет, принимая во внимание, что именно заставило его приехать сюда. Несмотря ни на что, он не жалеет, что приехал, и даже не задумывается о том, чтобы уехать, и когда, наконец, приходить время перевезти ее в больницу, он селится в приемной, в кафе, на стуле у ее кровати.



Через несколько дней он выныривает из неожиданно нахлынувшей дремоты от мягкого прикосновения ее пальцев к волосам. Когда он смотрит на нее, она говорит:

- Дин, почему ты приехал?



И он не такой подонок, чтобы лгать ей, только не сейчас, но слова не произносятся, пока ему не удается выдавить:

- Моя... Моя семья...



Она кладет на его руку свою.

- Что-то случилось с твоим братом?



«Да», - хочет он сказать. Да, что-то действительно случилось с его братом, что-то, чего он не замечал или не обращал внимания, пока не стало слишком поздно, и теперь он даже не может позволить себе скучать по Сэму, не может...

Только он скучает по Сэму, он должен – потому что в груди появляется боль, и он знает, что это не полностью из-за Лейлы.

- Нет, - говорит он и не знает, правда это или нет, знает лишь, что это кажется таким правильным. – Мой отец... Он погиб, его застрелили.

- Ты был там, - говорит она, и это не вопрос. Она знает, к чему это все ведет, по крайней мере, ей так кажется.

- Да, я был там. – Он нежно отрывает свою руку от ее и трет лицо, пытаясь скрыть глаза, но его голос ломается и рука дрожит, выдавая те нежелательные эмоции, которые он старается скрыть от нее. – Я ни черта не смог сделать, чтобы помешать этому.



Она тянет его пальцы, и он неохотно позволяет своей руке упасть на постель.

- Мне жаль, - она просто гладит его руку, не смотря на него, должно быть, пытаясь дать ему время. – Но все же, Дин, почему ты здесь?

Слово вертится у него на языке, слово из всех этих месяцев в церкви, слово из его наполненного миссиями детства, и он позволяет слову выскользнуть.

- Расплата, - произносит он, и смеется – потому что это безумие, и, возможно, безумен он сам.

В ту же секунду он качает головой, пытаясь смягчить эффект от этих слов.

- В смысле... Ты же знаешь, я хочу быть здесь.

И он действительно хочет, и не только потому, что она умирает.

- Я знаю, - она слабо сжимает его руку. – Но вообще иногда ты бываешь весьма глуп.

Он снова кладет голову на постель. Это не церковь, здесь нет ничего утешающего, но он все равно молится. Он молится, все в голове, кружится, рушится и разрывает его на куски, будто невидимая демоническая рука превращает в кашу его внутренности, и губы беззвучно издают несвязные звуки, не обращенные к кому-то конкретному.



Он на самом деле не верит, что кто-то слышит его, и никогда не верил, но Лейла верит так сильно, что ему приходится надеяться на то, что она права, надеяться ради нее.



- Мне так жаль, - говорит он, голос звучит приглушенно из-за покрывал. Он хочет, чтобы она злилась на него, но вместо этого она касается его головы и что-то мягко шепчет. И все, что она говорит – сладкая ложь, он знает это.

Она хлопает ладонью по кровати рядом с собой, но он не ложится там. Вместо этого он подвигается немного ближе и кладет голову на матрац, и она оставляет ладонь на его голове, пока не заходит ее мать и не просит оставить их наедине.

Лейла умирает через два дня. Он остается на похороны, позволяет ее матери обнять себя на прощание, и затем он снова в пути, движется на запад.





Бобби открывает дверь, но не пускает его внутрь, что подтверждает предчувствие Дина – Сэм был здесь.

- Я подумал, ты можешь знать, где мне найти моего брата, - говорит он, сразу к делу – если уж Бобби не собирается здороваться, то и он тоже.

- Да? – Бобби слишком обыденно прислоняется к косяку, скрещивая руки на груди. – С чего ты взял?

Дин выдавливает из себя улыбку.

- Я оставил его посреди неизвестности, с трупом в придачу, кому еще он мог позвонить?

- Примерно так он и сказал, - Бобби медленно кивает и отодвигается в сторону, пропуская Дина. Но Дин не успевает зайти, как замечает движение уголком глаза.

- Дин, - говорит Сэм, где-то позади него, на дороге.

Сэм здесь – этого Дин не ожидал. Судя по звуку голоса, Сэм всего в нескольких шагах. Дину стоит лишь обернуться, и Сэм окажется в его объятьях. И, может, тогда он сможет вспомнить, каково это, чувствовать себя целым – может, для этого хватит лишь взглянуть на Сэма, и Дину надо лишь обернуться.

Но он не может заставить себя.

Когда он поднимает глаза, дверь заперта, и Бобби уже здесь нет, он оставил их наедине. Сэм стоит между Дином и «Импалой». И идти некуда – лишь к Сэму, и Сэм дышит так быстро, что этот звук режет ухо.

Но он не может сдаться, не может, потому что они были словно одним целым, Сэм и отец. Потому что отец умолял, и Сэм нажал на курок, и Дин мог только лежать и наблюдать за этим. Потому что он не мог сделать абсолютно ничего, и он провел месяцы, держа руку умирающей женщины, потому что считал это своим долгом. Потому что Сэм не оплатил еще своих, и, черт подери, он обязан сделать это.

Ему хочется ударить Сэма. Ему так сильно хочется ударить Сэма, что его руки уже сложены в кулаки, но и этого он не может сделать, потому что он помнит, каким Сэм выглядел, лежа на асфальте, и он знает, что тогда это был его самый сильный удар и сильнее ударить Сэма невозможно.

Он не знает, что ему делать, и он не думает, что когда-либо узнает, по крайней мере, пока он видит отца с пулей из пистолета Сэма в нем каждый раз, когда закрывает глаза.

Сэм осторожно кладет руку ему на плечо. Когда Дин не отдергивается, Сэм поворачивает его и обнимает так крепко, что почти больно. Дин все еще хочет стукнуть его, убежать, найти очередной способ наказать себя, чтобы не наказывать Сэма – но он все равно обнимает в ответ, потому что иначе Сэм просто уйдет.

Сэм худой, куда худее, чем был раньше, и это поднимает слишком много все еще болезненных воспоминаний, чтобы думать об этом сейчас. Дин быстро отдергивается, и он не смотрит Сэму в глаза, но все еще держит плечо Сэма, когда говорит:

- Собирайся. В Грин Бей завелся полтергейст.

Сэм не шевелится.

- Ты хочешь, чтобы я поехал с тобой?

- Ну, у меня есть место, - произносит Дин, стараясь, чтобы это звучало обыденно. – Какой-то придурок забрал все свое дерьмо из машины, так что даже найдется местечко для твоих шмоток.

Уголок рта Сэма слегка приподнимается, и на секунду Дину кажется, что его снова сейчас обнимут. Вместо этого Сэм спешит в дом, словно боится, будто Дин передумает в любой момент.

Он останавливается на пороге и поворачивается, чтобы посмотреть на Дина:

- Ты не уедешь, пока я буду внутри, правда?

- Не будь идиотом, - говорит Дин, и Сэм убегает, исчезает в доме.

Дин не садится в машину и не уезжает, хотя это и кажется заманчивой идеей. Он лишь прислоняется к багажнику и ждет возвращения Сэма. И он даже не заводит машину, пока Сэм не устраивается на соседнем сидении.